Дорога к бабушкиному дому напоминала тропу через забытое царство, но все было лучше, чем попасть в руки коллекторам. Долгая поездка подходила к концу. Крапива и лопухи проросли сквозь трещины в асфальте, а ветви берез, словно костлявые пальцы, цеплялись за ржавые столбы. Лучи закатного солнца окрасили небо в оранжевый, почти багровый цвет. Максим вышел из машины, хрустнув костяшками после пяти часов пути: «Да-а, уже задница квадратная.» Трава отдавала свое тепло в воздух, из-за чего пахло чем-то прелым, словно в комнате с закрытыми окнами. Неухоженный дом стоял как призрак: облупившаяся краска, забитые досками окна, крыша, просевшая под грузом прошлых снегов. «Три года…» — пробормотал он, вспоминая, как мать умоляла его продать «эту развалюху». Но что-то гнало его сюда — то ли ностальгия по летам, проведенным у бабки, то ли странные сны, где старуха еле слышно шептала: «Приди, хозяина ждет…», а може все-таки это было навеяно желанием сбежать от уплаты долга.
Внутри пахло тленом, сыростью и забвением. Пыль висела в лучах заката, оседая на выцветших советских обоях с розами. Эти стены казались одинокими, словно их поклеили лишь бы скрыть бревна и не более. Максим бросил рюкзак на пол, подняв серое облако. «Мышиный рай», — усмехнулся он, тыкая ногой в гору пережеванных газет. Электричества, как и предупреждали соседи, не было. Зато в сарае нашлись керосинка, полусгнившая метла и свечи — баба Шура всегда готовилась к концу света.
К ночи он вымыл полы, насколько это представилось возможным, выкинул горы хлама и разложил спальник на печке — единственном месте, где не капало с потолка. Перед сном, по привычке, щелкнул выключателем: «Ну естественно. Откуда же тут взяться электричеству». Тьма поглотила комнату постепенно, пока за темным хвойным лесом скрывалось горячее летнее солнце, и только тогда он услышал дыхание — тяжелое, хриплое, будто из-под земли. Кто-то очень тихо и медленно царапал и ходил под сырыми почерневшими досками на полу. Парень сразу зажег небольшую уже изрядно помучанную свечу и поставил ее на полку возле побеленной кирпичной лежанки.
«Коты… или крысы», — выдавил из себя Максим, впиваясь ногтями в ладонь. Но звуки не походили на скребущих грызунов. Это было похоже на шаги — медленные, мокрые, будто кто-то брел по лужам, которых здесь не было. А потом за его спиной, в углу, где висел портрет бабки, заскрипели половицы. Максим отчаянно отгонял пугающие мысли, убеждал себя в логичности происходящего. Даже попытался списать эти звуки на забравшуюся под пол кошку или лисицу. Приезжего так утомила нудная и тяжелая уборка, что он не успел успокоить свои тревожные мысли и просто провалился в крепкий, но беспокойный сон.
Утро началось с того, что Максим не нашел ботинок. Заглянул под старый совдеповский диван с неприметным для тех времен коричневым покрывалом, покрытым какими-то пестрыми цветами и листочками. Спустя пятнадцать минут безрезультатных поисков Максим, выругавшись, вышел из дома перекурить и заодно окинуть свои временные владения при свете дня. А вот и ботинки... Странно... Они стояли на крыльце, аккуратно засыпанные пеплом из печи. «Ветер?» — но ночь была безветренной. Максим пожал плечами и сразу заблокировал мыслительный процесс. Он не хотел думать, кто или что переставило ботинки за дверь. К сожалению, с уборкой еще не было покончено, и Максим весь день продолжал разгребать хлам, вытирать сантиметровые слои пыли, параллельно кашляя и задыхаясь от ее количества. В общем, приводил внутреннее убранство дома в человеческий вид.
Второй день он потратил на ремонт крыши. Хотя, сложно сказать, что это был ремонт... Кое-как заколотил досками, снятыми с окон дыры в черепице. К вечеру, спускаясь с чердака, заметил: свечи, которые он оставил на столе, теперь горели в красном углу, перед иконой Николая Угодника. Воск стекал на пол, образуя слова: «УЙДИ». Максим не на шутку испугался и, даже будучи убежденным атеистом, перекрестился на всякий случай. Но выбора нет, в городе появляться нельзя, придется уживаться с этим существом, пока не пройдет хотя-бы пара недель. В этот момент Макс понял, что он тут просто гость, которому не рады. Это будут тяжелые две недели... Парень перенес свечи из красного угла назад на полку и готовился ко сну. Он взгромоздился на печь и, накрывшись тяжелым перьевым одеялом, закрыл глаза. Дыхание вернулось, но теперь к нему добавился смех — глухой, булькающий, будто из горла тонущего. Максим зажег фонарик, который он по счастливому стечению обстоятельств нашел на чердаке когда чинил крышу. Луч выхватил из тьмы детские лапти, висящие на гвозде. Бабка хранила их «для домового, чтоб не злился». «Чушь!» — выругался он, но дрожь в коленях не унималась. Макс отгонял страх, старался не думать и не обращать внимания на происходящее. В конце концов он уснул с включенным фонариком.
В три часа что-то село ему на грудь. Холодное, пахнущее прелыми листьями. Максим не мог пошевелиться, как во сне. Сквозь слипающиеся веки он увидел лицо — морщинистое, как кора, с глазами-щелками, полными желтого света. Сухое шипение прорезало тишину:
— Ты… не хозяин… Хозяин — тот, кто стены греет, печь топит… А ты — вор. Крадешь память.
Макс всеми силами старался пошевелиться, но у него не получалось. Эти полторы-две минуты показались ему целой вечностью, полной ужаса и безысходности. Нечто пропало как только Максим в очередной раз зажмурился. И, естественно, герой нашел логическое объяснение — сонный паралич.
Проснувшись с первыми лучами солнца Максим обнаружил, что в этот раз обувь на месте, а вот тело ломит, мышцы горят. Теперь пришло время разгребсти чулан, сарай и предбанник. Решил начать с помещения, что в доме — чулана. Среди древних, как сам мир, ящиков, коробок и каких-то палок Макс заметил тяжелый гигантский сундук . Под слоем льняных рушников лежала деревянная миска с засохшим хлебом и серебряная монета — «задабривание», как поясняла баб Шура, когда была жива. «Домовой любит, когда ему оставляют молоко на пороге…» — всплыло в памяти.
Максим вернулся к уборке, снова отбросив тревожные мысли, вившиеся в голове как рой пчел. Третий день тяжелого физического труда дальше прошел тихо. К сумеркам парень и забыл про находку в сундуке.
Вечером, когда он попытался растопить печь, дым повалил обратно в дом. Кашляя, Максим распахнул дверь — и застыл. На пороге стояла лужа черной воды. В ней плавали его волосы — клочья, вырванные с корнем.
— Я тебе сказал: уйди… — зашептали стены голосом бабки.
У Макса началась паника, и он не придумал ничего лучше, чем просто запереться в доме, потушив печь, зажечь все имеющиеся в доме свечи и зарыться в одеялах на печке.
Ночью дух явился вновь. Теперь он был похож на деда: борода из моха, пальцы как корни, тело — сплетено из теней и паутины.
— Три года я ждал… Три года стены плакали, а ты пришел, как чужой. Подметаешь следы хозяев… — домовой провел рукой по печи. Кирпичи задымились, запахло горелым мясом. — Теперь ты станешь частью дома. Навсегда.
Домовой исчез так же стремительно, как и появился, оставив трясущегося Максима встречать рассвет. Парень подскочил и помчался, запинаясь, к машине, но двигатель не завелся. Макс крутил ключ зажигания снова и снова, трясущимися руками вставлял его и доставал снова, суетливо озирался по сторонам. В зеркале заднего вида он увидел отражение дома: окна светились тусклым зеленым, а на крыльце сидело оно — держа в руках его фотографию из рюкзака.
— Ты не уйдешь…
Отчаяние и резкий прилив адреналина придали сил. Вспомнив бабкины сказки, он разбил горшок с землей у порога, ведь «земля — его сила», начертил ножом кресты на дверях и бросил в печь свою куртку — «жертва вместо себя». Подумал, вдруг прокатит.
Дом взвыл. Стекла лопнули, из щелей пополз черный тягучий дым. Максим рванул через лес, не оглядываясь, пока не достиг тракта. Плевать на машину. В голове пульсировало «ВЫЖИТЬ. ТОЛЬКО ВЫЖИТЬ.»
Макс поймал попутку и оставил свою двенашку на произвол судьбы. Он больше никогда не хотел возвращаться в этот дом. Парень думал, что отдать долги и получить по ребрам будет куда безопаснее, чем нахождение в «подарке» баб Шуры.
Вернувшись в город, Максим вымолил у своего друга Лешки пожить у него пару-тройку недель на правах домработницы. Со временем все стало забываться, он все еще жил у Лехи, устроился на подработку и пытался накопить на уплату кредитов. Так, спустя месяц, посреди выходного пасмурного дня Максу приходит сообщение в телеграме. Мама написала: «Бабушкин дом сгорел… Странно — огня не видели, просто рухнул, будто трухлявый. А на пепелище нашли фигурку. деревянного старичка». И снова холод пронесся по телу, в голове пронеслось: «Когда домовой теряет свое хозяйство, он умирает». Однако, все тревожные мысли быстро были отогнаны, ведь Максим уже не в той злополучной деревне, а в безопасной городской квартире. Разве что Леха сегодня у девушки ночевать будет.
Ночью парень проснулся от холода. На подоконнике, в луне, лежали детские лапти. И пахло прелыми листьями....