Дом №7 на Вяземской улице был немым свидетелем десятилетий. Его кирпичные стены, покрытые трещинами, хранили секреты сотен жильцов, а скрипучий лифт застревал между этажами так часто, что люди предпочитали лестницу. На пятом этаже, в квартире 512, жил Егор Семёнович — старик с лицом, изрезанным морщинами, как карта забытых дорог. Его голубые глаза, острые под седыми бровями, видели слишком много: войну, потерю жены, одиночество. Теперь он коротал дни за пасьянсом и чаем с мятой, слушая, как стены шепчутся сквозняками.
Но последние две недели шепот стен стал иным. По ночам Егор слышал шаги за дверью — медленные, будто кто-то водил пальцами по металлу. А однажды, в полночь, скрипнула дверь соседа снизу, Петра Ивановича, который уехал к дочери месяц назад. Егор прильнул к глазку, но в коридоре было пусто. Только тень, слишком густая для тусклой лампочки, метнулась в угол.
На третий день Егор услышал стук. Три раза — как учил Петр Иванович, прежде чем зайти за солью. Но голос за дверью был словно склеен из обрывков:
— Егор Семёныч… это я, Петя. Забыл ключи… впустите, а?
Старик подошёл к двери. Глазок показал лицо соседа: круглое, с щетиной и родинкой на щеке. Но глаза… зрачки Петра были карими, а сейчас в них плавали зеленоватые блики, как у кошки во тьме.
— Сейчас, Петя, — буркнул Егор, цепляясь дрожащими пальцами за цепочку. — А помнишь, как мы в прошлом году водку на лестнице распивали? Ты тогда анекдот про медведя рассказывал.
Пауза. Слишком долгая.
— Да… смешной был анекдот, — зашипел «Петя», и уголки его рта дёрнулись вверх неестественно, будто кожа натягивалась на чужом черепе.
— То-то, — Егор отступил. — Только водку мы не пили. Пётр Иванович не пьёт с тех пор, как сына в аварии потерял. Тень за дверью замерла. Затем раздался звук, похожий на треск ломающихся суставов. Голос Петра расползся на низкие тона, смешавшись с рычанием:
— Открой…
Старик бросился к шкафу, где хранилась старая офицерская полевая сумка. Из неё он вытащил зеркальце в серебряной оправе — подарок покойной жены-цыганки.
— Впустишь сам? — крикнул он, поднося зеркало к глазку.
В отражении «Петра» не было. Вместо него стояло существо с кожей, стекающей как воск, и пустыми глазницами, полными чёрных мух. Когти монстра впились в косяк, оставляя борозды.
— ТЫ ВИДИШЬ МЕНЯ… — завыло создание, и стены задрожали. Егор высыпал на пол соль из жестяной коробки — вдоль порога, как учила Мария. Затем достал нож с резной ручкой, которым когда-то резал хлеб на Пасху.
— Уходи, тварь! — проревел он, проводя лезвием по ладони. Капля крови упала на соль, и запахло жжёной полынью.
Монстр завизжал. Его форма начала пузыриться, капая на пол чёрной смолой. Дверь захлопнулась сама, а в коридоре завыл ветер, унося с собой клубы пепла.
Утром Егор спустился в квартиру 412. Дверь была распахнута, внутри — пыль и паутина, словно здесь никто не жил годы. На полу лежала фотография Петра Ивановича с дочерью, обугленная по краям.
Старик перекрестился и повесил на дверь пучок сушёной крапивы. А ночью, раскладывая пасьянс, он услышал новый шёпот стен:
— Я вернусь…
Но теперь Егор Семёнович улыбнулся. В ящике стола лежали серебро, соль и зеркало. Он был готов.