Еще до того, как переехать в город, мои предки проживали в деревне. Много всяких деревенских баек мне рассказывали, но больше всего запомнилась одна. Было это в начале прошлого века, и сама история произошла с моим прапрадедом, которого звали Евстафий.
Всю деревню окружал сплошной лес. Глубокий такой, кажется будто бесконечный. Думаю, каждый такой видел, можно сколько угодно идти, а до края на выйдешь. Сам же лес, а вернее, те его части, где местные на протоптали за десятилетия тропы, пользовался дурной славой. Как мне рассказывали деревенские старожилы, еще до крещения там жило племя, которое уж никак не хотело подчиняться центральной власти и пыталось сохранить свою идентичность и верования. Обряды были у них непростые, как и многие язычники практиковало это племя людские жертвоприношения. Древние боги требовали крови, да не простой, а якобы наказывали волхвам отбирать каждый год самый красивых девушек и топить их в болотах. По итогу, когда правящим князьям это надоело и вроде как надо было взимать с непокорных налоги, то послали туда вооруженный княжеский отряд, который быстро, как говорится, огнем и мечом решил все накопившиеся проблемы. А когда узнали о местных обычаях, то было принято все племенное поселение сжечь вместе с местными языческими элитами. Легенда гласит, что верховные волхвы племени, заживо сгорая в пламени, прокляли на погибель каждого христианина, чья нога ступит на священную землю их предков. Конечно, думаю, что это байка, но история у леса и правда была мрачная. Немало народу там пропало без вести. Люди просто сходили с троп и пропадали навсегда, да так, что ни останков, ни прочих следов не находилось. Бывало такое, что люди рассказывали, как свернули не туда, да и блуждали по лесу целыми днями пока их искали дома. Кто-то рассказывал, что встречал там лешего, да и прочих разных тварей. То голоса слышали, то мольбы, мол, помоги путник, то пение девичье. И ведь это рассказывали только те, кто сам вернулся. Только я этому не особо верю. Мало ли что могут придумать в панике. Мало кто знает, какого это заблудиться в лесу. Хотя несколько интересных историй, все же, случались. Моя бабушка, еще в детстве, лично была свидетельницей, как во время войны через лес проходил отряд то ли венгров, то ли румын. По итогу вышло так, что спустя несколько дней вернулся только один. Весь взъерошенный, в царапинах от кустарников, перепуганный добела и все бросался в ноги местным жителям, плача и лепеча на своем наречии. Да вот только никто его и не понимал. Попытались выходить, но помер на следующий день, проведя всю ночь в бреду, слезах и криках. Никто так и не понял, что с этим венгром или румыном случилось, да только списали все на происки леса. Гиблым местом все же считался.
Так вот, обратно к истории. Мой прапрадед Евстафий в начале прошлого века работал на пилораме. Мужиком он был работящим, как часто это бывало в то время, женился рано, быстро завел детей, жили не особо богато, но на хлеб хватало. Никаких прогулов, косяков и раздолбайства за ним не водилось.
Одним обычным утром, поцеловав на прощание жену и наказав детям хорошо себя вести, Евстафий отправился на работу. Ходил он по одной и той же тропе, четко проложенной до пилорамы. Ни свернуть, ни заблудиться. Да вот только едва он вошел в лес и скрылся из виду, так пропал. Ни привета, ни ответа, как говорится. Это потом уже мужики с пилорамы, зачуяв неладное, прислали одного из своих к дому прабабки разведать не захворал ли Евстафий. Прабабка же все выложила как было, мол, как обычно попрощался с домочадцами, да и пошел на работу.
Сначала сами рабочие и кто-то из деревенского актива решили прочесать лес. Мало ли, может лихие люди забрели, стукнули дубиной по голове Евстафия, отобрали добро, которого, кроме скромного обеда, выданного прабабкой, и не было, да и прикопали труп у сосенки. По итогу, так и не нашли. Подключилось даже полицейское управление. Прочесывали лес с собаками, как раз тогда же кинологи и появились, и, опять, никакого результата.
Сразу старожилы вспомнили про мрачную репутацию нашего леса. Мол, мог Евстафий свернуть не туда, услышать что-то и пойти за звуком вглубь от тропы, да мало ли. Только время уже было немного иное, полиция отмахивалась от слухов и легенд, подозревали либо криминал, либо что сам Евстафий мог сбежать. А ведь причин не было, да и куда тут убежишь. Во всех деревнях поблизости все друг друга знали, объявись он по соседству, так сразу же стало бы известно. Тогда полиция проверяла не сбежал ли кто из каторжников, которые могли напасть на путника. Но и таких не нашли. Бедняга Евстафий словно просто исчез с лица Земли. И весь следующий год об этом судачили. Всей семье моего прапрадеда косточки перемыли, даже прабабку подозревали что именно она уморила мужа, а из себя жертву корчит. Много что обсуждали. И весь год слухи все плодились, да плодились. Так и прошел целый год. Прапрабабке повезло, что уже сыновья были более-менее взрослые, да и родственники и односельчане помогали чем могли.
А через год объявился и сам Евстафий. Как ни в чем не бывало вышел к пилораме на удивление рабочих. И сам удивился, когда увидел, как взрослые мужики крестятся с глазами размером с полтинник. Начали его сразу терзать, расспрашивать, а он ни сном, ни духом:
— Вы чего, братцы, да заплутал немного, но вот он же я.
Сразу после этого объявилась и полиция. Начали Евстафия спрашивать, мол, где был, куда пропал, кто на тебя напал и все дела. А Евстафий им и поведал следующее:
«-Да вышел я из дома рано утром, солнце едва поднялось, как обычно попрощался с женой своей, наказал детям помогать мамке, не бездельничать, взял сверточек с обедом, да и пошел на работу. Вышел на тропу, иду своей дорогой, как слышу где-то рядом девичий плач. Слезливый такой, жалостливый, подумал, что девушка какая-то затерялась или случилось что. Думаю, дай проверю, может помочь чем-то надо. Да только чем дальше за плачем шел, тем дальше он от меня углублялся. Шел уже через кустарники, руками себе путь расчищал, а плач все ускользает.
И что-то заставляло меня идти за ним. Головой своей понимаю, что дело нечисто, а ноги все сами идут. Топаю за ним и замечаю, что ногами уже в болоте. Еще не сильно зашел, но трясина уже начала затягивать. И понимаю в тот же миг, что не плач я слышу вовсе, а смех. Заливистый такой, по девчачьи дразнящий. Сам не понял, как я здесь оказался. И тут вижу, как рядом с болотом девка стоит. Красивая, волосы русые, смотрит на меня. У нас на селе все друг друга знают, да и в окрестности людей тоже много повидал и с кем дела вел, а ее прежде не видал.
Я в болото недалеко зашел, но ногами перебирать уже сложнее стало. Я ей кричу, мол, помоги девица, подай веточку дабы выйти. Девчонка веточку сорвала и мне протягивает. Я уж обрадовался, только замечаю на ней улыбку странную. Девица красивая, но лицо будто бы не улыбкой светится. Будто не дружбой, но злорадством скалится. Я за ветку ухватился, пытаюсь выбраться, смотрю под ноги чтобы в яму какую-нибудь не наступить в болоте, вот уже выбрался почти, хочу поблагодарить девку, да только смотрю, что вся она переменилась. Глаза впалые, череп облезлый, лишь редкие тонкие локоны свисают, а челюсть раскрыта так, как ни у одного человека не раскроется. И ряд белых зубов без губ скалится. Страшно скалится. И смеется. Заливным смехом смеется.
И смотрю, что не веточку я держу, а облезлую кость, и только лоскуты кожи свисают. Мне страшно никогда так не было. Я руку эту дернул на себя, оттолкнулся, да и вышел с болота. И как ринулся обратно в лес, спотыкаясь, падая, крестясь на ходу, поминая всех святых, что помню и все молитвы. Бросил взгляд назад и успел заметить, что из болота поднимаются такие же как она. И все смеяться начинают мне вслед. Коварно так смеются. Будто знают, что ненадолго от них убежал.
Этот смех я потом все время слышал. Не помню, когда бежать перестал. Вышел, вроде как, на тропинку с которой свернул на болота. Отдышался и пошел по ней. И чем дольше я шел, тем больше понимал, что что-то не так. Тропа знакомая, каждое деревце и куст знаю, но все равно будто что-то не так. В чем было дело, я понял только спустя какое-то время. А ведь вышел я рано утром, как обычно. Когда солнце только вышло. А по моим прикидкам прошло уж точно с часу, если не более. А солнце все так же восходило, и роса утренняя не высыхает. И птиц не слышно. Раньше, бывало, идешь, так тебе заяц дорогу перебежит, или кукушка прокукует. А сейчас ничего. Только звук шагов и тот самый злобный девичий смех слышу. И тропе конца и края нет.
Жутко мне стало. Не знаю сколько я шел, а время будто замерло и лес словно сжиматься стал. Вскоре словно душа меня покинула. Понял, что пропал. И плевать стало и на смех, и на лес. Понял, что проклятье какое-то. Влез в чертовщину, а как выбраться не знаю. Сел у сосенки и, ей Богу, заплакал. Думал о жене своей, о детишках, о всех грехах что сотворил. И до того больно стало, что молиться начал. Бесовщина эта все смеется, меня по имени зовет, говорит, мол, ты уже год бродишь, семейка твоя померла уже, один одинешенек ты остался, так зачем тебе жить. А я Господу молюсь, лбом об землю бьюсь. А со всех сторон, из каждой стороны, с каждого куста, из-под каждого камешка слышу голоса их:
— Душеньку мою погубили, так и твою погублю…
— Спаси меня, Евстафий, спаси душеньку мою…
— За что нас молодых так погубили…
— А я же жить хотела, любить…
— Зря ты молишься, Евстафий, ничего там нет…
И все шепчет, кажется будто уже в моей голове шепчет. Всякая надежда во мне пропала, вверил Господу душу свою, да и упал на землю, сжался как младенец и плачу как дитя.
Так и очнулся. Сам не понял сначала, помер я или не помер. Смотрю, тот же лес, та же трава, птички поют.
Птички поют…
Смотрю на солнце, а оно уже за полдень перевалило. Тут во мне надежда и ожила. Вскочил я и ринулся по тропинке. Шел, опять же, с полчаса, да и вышел к пилораме. А там мужики на меня смотрят будто медведя увидели, крестятся. Такие, вот, дела…»
Как я уже говорил, случилось это только через год, как Евстафий пропал. Прошел ровно год. Сам прапрадед эту же историю и рассказывал односельчанам, да полиции. Ничего не меняя в повествовании, поэтому так хорошо она и сохранилась сквозь века. Мне рассказывал ее отец, а ему дед. Может быть, они что-то приукрасили совсем мало, не знаю. Я в мистику не особо верю, уже позже узнал о случаях, когда люди временно теряли память. За этот период амнезии они успевали даже начать новую жизнь, завести другую семью, начать новое дело. А потом память внезапно возвращалась. Но ведь и новую свою жизнь они помнили. А Евстафий все до конца жизни и твердил что про девицу у болота, да и точно уж не год, по его воспоминаниям, прошел.
В общем, верить или не верить, решать вам. Я просто рассказал деревенскую байку, ведь все мы любим байки, не так ли?