Вы никогда не задумывались, почему в некоторых деревнях до сих пор нельзя строить заборы из осины? Не из досок, нет, а именно частокол, из старых, почерневших осиновых кольев? Спилят берёзу, сосну, ель — а осину оставят гнить в лесу. Если спросишь, старики мрачнеют и отводят глаза. Мол, нечистое дерево. Иуда на нём удавился, вот оно и дрожит от страха вечно. Но это — ложь. Успокоительная ложь для тех, кто не должен знать правду. Настоящая причина куда страшнее. Я узнал её на своей шкуре.
Меня зовут Артём, я этнограф-любитель. Летом 2021 года я отправился в глухую деревушку в Кировской области, что затерялась среди бескрайних лесов. Называлась она Заозёрная. Цель была — записать местные байки, поверья, может, старые песни. Я нашёл упоминания о ней в архивах, как о месте, где ещё сохранился «старый уклад».
Добирался с пересадками: поезд, потом автобус, потом попутка на видавшем виды «Уазике» по разбитой грунтовке. Когда я вышел у единственного признака цивилизации — покосившейся автобусной остановки с надписью «Заозёрная» — меня обдало волной тишины. Не городской тишиной, а густой, плотной, живой. Воздух пах хвоей, сыростью и дымком из труб.
Деревня оказалась маленькой, человек на пятьдесят жителей, не больше. Избы старые, но крепкие. Меня приютила у себя бабка Агафья, худая, как щепка, женщина с пронзительными голубыми глазами. Когда я объяснил цель своего визита, она хмыкнула: «Некому тут тебе сказки рассказывать, парень. Все старые померли, а молодым не до того».
Первый день прошёл спокойно. Я ходил по деревне, делал заметки. Местные смотрели на меня с любопытством, но без гостеприимства. Вечером, усевшись за стол с кружкой чая, я спросил Агафью:
— А почему на окраине, у леса, такой частокол из чёрных, кривых кольев? Из осины? Я читал, что её здесь не жалуют.
Лицо Агафью мгновенно стало каменным.
— Ты туда не ходи, — отрезала она. — Место это нехорошее. Межевое.
— Межевое? То есть, граница?
— Граница, — она кивнула и перекрестилась. — Только не наша. Ты спиши лучше про русалок да леших, их все любят. А про частокол забудь.
Её страх был настолько искренним, что стало даже не по себе. Но любопытство, этот вечный двигатель всех бед, уже проснулось во мне. «Межевое место». Что это могло значить? Граница с соседней деревней? Та давно вымерла. Граница владений? В XXI веке?
На следующее утро я решил обследовать окрестности. День был пасмурный, небо затянуто низкой серой пеленой. Я прошёл вдоль всей деревни. Частокол был действительно старым. Колья, толщиной в руку, почернели от времени, кое-где поросли мхом. Они стояли не сплошной стеной, а как бы обозначая линию. За ними начинался густой, тёмный лес. Частокол был недолгим, метров двадцать, и заканчивался у огромного валуна.
Я шёл вдоль него, разглядывая, и в одном месте заметил, что два кола сгнили и упали, образовав подобие арки. Не думая о словах Агафьи, я шагнул через это место. Просто чтобы посмотреть, что там. Ничего особенного. Тот же лес. Я сделал пару шагов вглубь, обернулся. Деревня была видна как на ладони. Всё нормально.
Я двинулся дальше, планируя сделать небольшой круг и вернуться в деревню. Шёл минут десять. Лес становился всё гуще, и я решил, что пора назад. Развернулся и пошёл в обратном направлении. Ещё через десять минут я должен был выйти к окраине. Но деревни не было.
«Сбился с пути», — подумал я. Достал компас. Стрелка показывала верно. Я шёл строго на юг, туда, где должна быть Заозёрная. Но её не было. Только бесконечные стволы сосен и елей.
И тут я заметил первую странность. Пропали звуки. Исчезло пение птиц. Стук дятла. Шуршание в траве. Повисла абсолютная, оглушающая тишина. Воздух стал неподвижным, мёртвым. Давление в ушах нарастало.
Я ускорил шаг, потом побежал. Сердце колотилось где-то в горле. Наконец, сквозь деревья блеснули крыши. Облегчение волной накатило на меня. Я выбежал на окраину. Но что-то было не так.
Избы стояли на своих местах. Но не было ни единого признака жизни. Ни дыма из труб, ни кур, бродящих по улице, ни собак, ни людей. Окна в домах были тёмными, словно слепыми. Я подошёл к дому Агафьи. Дверь была закрыта. Я постучал. Ни ответа, ни привета.
— Кто тут есть? — крикнул я. Мой голос прозвучал неестественно громко в этой мёртвой тишине и тут же утонул, не породив эха.
Я пошёл по улице. Мои шаги по грязи отдавались в ушах пушечными выстрелами. Я заглянул в одно окно, в другое. Внутри была мебель, но она стояла идеально ровно, покрытая толстым слоем пыли. Словно здесь никто не жил лет двадцать.
Внезапно я услышал скрип. Обернулся. Из-за угла дальнего дома медленно вышла фигура. Это был старик. Он шаркал ногами, его движения были плавными, почти механическими. Я обрадовался человеческому лицу.
— Дедушка! Эй, дедушка! — я побежал к нему. — Что тут происходит? Куда все подевались?
Он остановился и повернул ко мне лицо. И я замер. Его глаза были пусты. Не стеклянными, как у слепого, а именно пустыми, без мысли, без эмоции. Он смотрел сквозь меня.
— Здравствуйте, — сказал я, пытаясь взять себя в руки. — Я вчера приехал. Помните? Артём.
Он медленно, как заводная кукла, поднял руку и показал пальцем в сторону леса. Потом развернулся и так же медленно, шаркая, пошёл обратно за угол.
— Постойте! — я бросился за ним.
За углом никого не было. Узкая улица была пуста. Словно его и не бывало.
Меня бросило в жар, а потом в холод. Я побежал к центру деревни, к колодцу. Всё было на месте. Тот же колодец, та же скамейка. Но на столбе, где обычно висел динамик, его не было. Провода обрывались в воздухе.
Я зашёл в единственный деревенский магазинчик. Дверь не была заперта. Внутри стояли пустые полки. На прилавке лежал толстый слой пыли. Ни единой банки, ни пачки. На полу валялась разорванная газета. Я поднял её. Это был «Правда» от 11 августа 1984 года.
Что за чёрт? Это какой-то сон? Галлюцинация?
Я решил добраться до своей машины, которая должна была стоять у дома Агафьи. Может, сесть и уехать. Но машины не было. На её месте лежал проржавевший, разобранный остов какого-то «Москвича», поросший бурьяном.
Паника начала подниматься по горлу, сжимая его. Я снова побежал по деревне, выкрикивая имена тех, кого запомнил: «Агафья! Иван! Мария!»
Вдруг я увидел ребёнка. Мальчик лет пяти стоял посреди улицы, спиной ко мне. На нём были старые, заплатанные штанишки.
— Малыш! — я подбежал к нему и положил руку ему на плечо. — Ты живой? Скажи что-нибудь!
Он медленно повернулся. Его лицо было абсолютно нормальным, живым. Но в глазах была та же пустота, что и у старика.
— Все спят, — тихо, без интонации, сказал мальчик.
— Кто спит? Где все?
— Все спят. А ты чужой. Тебе нельзя тут. Ты нарушил Межу.
Он выдернул своё плечо из-под моей руки и побежал к ближайшему дому. Дверь открылась, он скрылся внутри, и дверь захлопнулась. Я ринулся за ним, дёрнул ручку — она была заперта. Я стал стучать кулаками в дверь.
— Откройте! Что здесь происходит? Ответьте!
В ответ — тишина. Я отступил и посмотрел на окно. В окне, за грязным стеклом, стояли несколько человек. Мужчины, женщины. Они смотрели на меня теми же пустыми глазами. Не враждебно, не со страхом. Они просто смотрели. Как на насекомое.
Я закричал от ужаса и побежал. Бежал без оглядки, туда, где, как я помнил, был тот самый частокол. Моя единственная надежда. Я должен был найти ту дыру, через которую я перешёл.
Лес был таким же безжизненным и тихим. Я нёсся, спотыкаясь о корни, хватая ртом мёртвый воздух. Вдруг я увидел колья. Частокол! Я подбежал к нему и начал бежать вдоль, отчаянно вглядываясь, ища пролом.
Но пролома не было. Частокол стоял целый, невредимый. Как будто его никогда и не ломали. Я в отчаянии стал трясти колья, пытаясь выломать хотя бы одно. Они сидели в земле намертво.
— Нет! — рыдал я. — Отпустите меня! Я должен вернуться!
Я рухнул на землю у подножия частокола, закрыв лицо руками. Я понял. Я попал туда, куда нельзя. Я перешёл Межу. И обратного пути не было.
Сколько я так просидел, не знаю. Когда я поднял голову, уже смеркалось. Серое небо становилось чёрным. В этой версии Заозёрной не зажглось ни одного огонька. Абсолютная тьма и тишина.
Я не мог оставаться в лесу. С холодом и отчаянием в душе я побрёл назад, в деревню-призрак. Мне нужно было укрытие. Я вернулся к дому Агафьи. Дверь была по-прежнему заперта. В отчаянии я выбил ногой стекло в окне, забрался внутрь.
В доме было пусто. Ни мебели, ни вещей. Только голые стены и толстый слой пыли. Я съёжился в углу самой дальней комнаты, дрожа от холода и страха. Снаружи не было слышно ничего. Ни ветра, ни шорохов. Ничего.
Ночь длилась вечность. Я не спал, вглядываясь в темноту, ожидая, что дверь откроется и на пороге появится кто-то из этих пустых людей. Но никто не пришёл.
Утром, с первыми проблесками серого света, я снова выбрался на улицу. Всё было так же. Я подошёл к частоколу. Он стоял непроницаемо. Я шёл вдоль него, бьясь в истерике, умоляя неведомые силы отпустить меня.
Вдруг я увидел её. Лису. Она сидела по ту сторону частокола, в «моём» лесу, и смотрела на меня умными, живыми глазами. Она была настоящей! Она почесала за ухом, фыркнула и скрылась в кустах. Это был знак. Мир за частоколом жил своей жизнью. Я был здесь, в кармане небытия.
Я провёл в этой ловушке, как мне показалось, трое суток. Я пил воду из колодца (она была ледяной и безвкусной), но есть было нечего. Пустые люди изредка попадались мне, они игнорировали мои крики, просто выполняя какие-то заученные действия: один как будто колол несуществующие дрова, другой подметал уже чистую пыль у своего порога. Они были марионетками в этом театре абсурда.
На «четвёртый» день я дошёл до отчаяния. Я решил, что лучше умереть, пытаясь вырваться, чем сойти с ума здесь. Я нашёл на свалке старый, тупой и ржавый топор и пошёл к частоколу. Я изо всех сил начал рубить одно из самых тонких осиновых кольев.
Звук ударов топора был кощунственным в этой тишине. Дерево было удивительно крепким, топор почти не брал его. Но я бил и бил, обливаясь потом и слезами. Щепки летели во все стороны.
Вдруг я почувствовал, что тишина вокруг изменилась. Она стала… напряжённой. Я обернулся.
По эту сторону частокола, в моём аду, стояли все. Все жители деревни-призрака. Мужчины, женщины, дети. Они выстроились в линию и смотрели на меня. Их пустые глаза были теперь направлены на меня. В них не было злобы. Было… ожидание.
Это зрелище было настолько жутким, что я закричал и с новой силой ударил по колу. Раздался треск. Колесо подалось. Ещё удар. Ещё.
И вдруг… я услышал пение птицы. Один короткий, пронзительный свист. Я замер. Это был звук из другого мира.
Я из последних сил рванул подрубленное колесо на себя. Оно с грохотом упало, образовав узкий проход. Я не оглядываясь на молчаливую толпу, протиснулся в него, царапая руки и лицую.
Я очутился в лесу. И этот лес был живым! Шумели листья, пели птицы, пахло живицей и земляникой. Я побежал. Бежал, не разбирая дороги, плача и смеясь одновременно.
Через несколько минут я увидел крыши Заозёрной. Настоящей. Из труб шёл дымок. Слышался лай собак. Я выбежал на улицу и увидел бабку Агафью. Она сидела на завалинке своего дома и чистила картошку. Увидев меня, она уронила нож.
— Господи… Ты… Откуда? — её глаза были полны настоящего, живого ужаса. — Три дня тебя не было! Мы уже искать собирались!
Я рухнул перед ней на колени, не в силах вымолвить слово.
Позже, когда я пришёл в себя и рассказал ей всё, она долго молчала. Потом вздохнула.
— Говорила я тебе, не ходи к Часовому. Осина — дерево проклятое, оно проводит границу. Тот мир — не для живых. Это место, где всё застыло. Где души тех, кто перешёл Межу, бродят как тени, забыв кто они. Они не злые. Они просто ждут. Ждут, когда деревня уснёт, когда частокол рухнет. Но он не рухнет никогда.
В тот же день я уехал из Заозёрной. Больше я никогда не занимался этнографией. Но до сих пор, когда я закрываю глаза, я вижу пустые глаза того мальчика и слышу оглушающую тишину мира за осиновым частоколом. И я знаю точно: есть границы, которые переходить нельзя. Потому что некоторые двери закрываются навсегда. И одну — я открыл своим топором.