— Только обещайте не смеяться, — сказала я, подкинув в костёр ветку. Пламя на миг вспыхнуло, вылизало ночную темноту багровым языком и отразилось в глазах ребят, собравшихся кругом. Кто-то закутался в плед, кто-то держал в руках жестяную кружку с чаем. Ночь была тёплая, но воздух — густой, липкий, будто напитанный чем-то невидимым.
— Серьёзно. Это не байка. Это было со мной, когда мне было пять лет. Я помню это отчётливо, как будто не прошло и дня.
Я замолчала на секунду, прислушиваясь к треску сучьев в огне. Слова не шли. Грудь сжала старая, почти забытая тревога. Но они смотрели, ждали. И я начала.
— Это было летом, но ночи тогда были тёмные, прохладные. Мы жили в бабушкином доме — старом, деревянном, с печкой, огромным комодом и скрипучими половицами. Я спала одна в комнате, на узкой кроватке с железными спинками. Всё началось внезапно. В одну из ночей я проснулась от того, что... что-то не так. В комнате было тихо, слишком тихо. Но потом я услышала скрип.
Я глотнула слюну, глядя в огонь.
— Половица. Рядом с печкой. Скрипнула. Как будто кто-то наступил — осторожно, медленно. А потом… тишина. Я лежала, не двигаясь, только глаза крутила, стараясь разглядеть хоть что-то в полумраке. Окно было полуоткрыто, лунный свет скользил по полу, цеплялся за шкаф, за стену, за край кровати. И в этом свете вдруг мелькнуло что-то — узкое, вытянутое. Словно тень человека. Маленького, но… не детского. Плечи сгорблены, шея тонкая, как у птицы, а лицо скрыто под чёрным капюшоном. Я не могла разглядеть глаз, но была уверена — она смотрела на меня.
Рядом кто-то тихо выдохнул, откинулся назад. Я продолжила, чувствуя, как снова сжимаются пальцы на коленях.
— Она пришла через печку. Как-то... выбежала, как дымок, и сразу затаилась. Долго стояла. Я чувствовала, как от неё веяло холодом. Не простым — не сквозняк, не ночной воздух, а такой… погребный холод, будто дверь из-под земли приоткрыли. А потом началось стукание. Очень тихое. Дверца комода — тот, что у стены, деревянный, с резными ручками — начала дрожать. Не хлопать, а именно дрожать. Как будто её кто-то трогал снаружи, а потом изнутри. Стук, стук... пауза. Стук. Только если прислушаться. Только если в комнате.
— Я зажмурилась. Пыталась спрятаться с головой под одеяло, но не могла дышать. И тогда — царапанье по стеклу. Еле слышное, как коготок, водящий по стеклу. Потом ставни заскрипели. Длинно. Надсадно. Словно кто-то толкнул их снаружи... или изнутри.
Я замолчала, смотря, как угли рассыпаются в золе. Костёр потрескивал, как будто сам подыгрывал моей истории.
— Она ходила по комнате. Я слышала, как половицы под ней прогибаются. Скрип. Тишина. Ещё скрип. А потом — под кроватью. Вдруг стало ясно, что она там. Просто поняла. Тишина какая-то липкая встала, как кисель. И вдруг… рука. Длинная, костлявая, из-под кровати. Она схватила меня за пятку. Сильно. Я дёрнулась, а она уцепилась. Кожа у неё была как сухая кора. А ногти... грязные, длинные, острые, как у птицы.
— Я закричать хотела, но не смогла. Словно язык прилип к нёбу. Она начала тянуть. Не сильно, не рвать, а так, будто играла. Щипнула. Потянула за волосы. Я уже не видела ничего, только чувствовала. Волосы натянулись, будто кто-то их наматывает на палец. Я начала биться, как в ловушке.
Я остановилась. Голос предательски дрогнул.
— А потом… я выбежала. С визгом, с криком, упала, ударилась, но помчалась к родителям. Под одеяло. Между ними. И всю ночь лежала, слушая, как за стеной кто-то скребётся. Но уже не ко мне.
Наступила тишина. Друзья молчали. Кто-то бросил в костёр хворост. Кто-то покосился на деревья.
— С тех пор я никогда не сплю в комнате одна, — прошептала я. — И всегда закрываю дверцу шкафа. И ставни. И никогда не сплю лицом к полу — вдруг она снова придёт и посмотрит из-под кровати…
Огонь мигнул. Где-то в лесу хрустнула ветка.
Мы замолчали.
Очень, очень надолго.