Моя жизнь была до смешного упорядоченной. Андрей, тридцать с небольшим, айтишник на удалёнке, живущий в съёмной однушке в обычном спальном районе Питера. Типовая панелька, типовой двор, типовые соседи. Я видел их каждый день: бабку в цветочном фартуке, что вечно сидела у подъезда, словно приросшая к лавочке; мужика с собакой, который выгуливал своего йоркшира ровно в семь утра и в десять вечера, как по расписанию; молодую пару с коляской, которая всегда громко спорила возле почтовых ящиков, их голоса были узнаваемы, как фоновая мелодия. Все они были частью моего фонового шума, декорациями моей рутины. Я знал их лица, их привычки, даже их интонации. И мне это нравилось: предсказуемость, как мы говорим в своей сфере, давала ощущение стабильности.
Все началось где-то полгода назад. Сначала это были такие мелкие детали, что я и внимания на них не обращал. Просто проходил мимо, отмечал в уме и тут же забывал. Например, бабка у подъезда. Однажды я заметил, что она сидит в той же позе, с тем же выражением лица, читая ту же газету, что и вчера. Я подумал: «Ну, старые люди, что с них взять, привычки». Но потом это стало повторяться. Дни, недели. Иногда я проходил мимо, здоровался, а она лишь кивала, не отрываясь от газеты. Будто не слышала меня, или просто не реагировала, погруженная в свои мысли. Я списывал это на возраст.
Мужик с собакой. Его йоркшир гавкал ровно три раза, когда они поворачивали за угол дома. Я слышал это каждый день. Но потом я стал замечать, что он всегда гавкал одинаково. Не просто три раза, а с той же интонацией, с теми же паузами, с тем же надрывом в голосе. Как запись. И мужик всегда произносил одно и то же: «Фу, Арчи, фу! Ну-ка, тихо!» Тоже с той же интонацией, с тем же легким раздражением. Каждый день. Без изменений. Это уже начинало немного напрягать, но я убеждал себя, что это просто совпадение.
Я стал присматриваться. Молодая пара. Их споры у почтовых ящиков. Всегда о том, кто вынесет мусор. Всегда одни и те же фразы. «Опять ты забыл!» — женский голос. «Да я же просил тебя!» — мужской. «Ну что ты начинаешь, зай!» — он. «Я же была занята!» — она. И заканчивалось всегда одинаково: она демонстративно вздыхала, он пожимал плечами, и они уходили. Каждый чертов раз. Это уже было слишком.
Я начал чувствовать легкий дискомфорт. Это было неестественно. Люди не бывают настолько предсказуемыми. Мы меняемся, у нас разные настроения, мы импровизируем. Мы живые. А они… они были как заевшая пластинка.
* * *
Я начал экспериментировать. Когда бабка сидела у подъезда, я нарочно ронял ключи прямо перед ней. Они со звоном падали на асфальт. Она никак не реагировала. Ни вздрагивания, ни взгляда. Она просто сидела, продолжая читать свою газету. Я поднимал ключи, а она словно откатывала свой «сценарий» и продолжала играть роль. Я даже попробовал сказать ей что-то неожиданное, вроде «Бабуль, а вы знаете, пенсию поднимут со следующего года». Она просто кивнула, не поднимая глаз. Это было странно.
Однажды я решил сбить мужика с собакой с их маршрута. Вышел из подъезда чуть раньше, чем обычно, и пошел им навстречу. Он должен был повернуть направо, а я преграждал ему путь. Мужик просто остановился. Стоял посреди дорожки, уставившись в пустоту. Йоркшир замер у его ног, свернувшись клубочком. Я помахал рукой, позвал: «Эй, все в порядке?» Он не реагировал. Его глаза были расфокусированы, взгляд уходил куда-то за меня. Я попробовал обойти его, и он вдруг, как по команде, повернул в свою обычную сторону, будто меня и не было, и йоркшир гавкнул свои три запрограммированных раза. Мое сердце пропустило удар. Это было жутко.
Я стал называть их NPC. Неигровые персонажи. Термин из видеоигр. Те, кто повторяют одни и те же фразы, ходят по одним и тем же маршрутам, существуют лишь для того, чтобы создавать иллюзию живого мира. Но это был не мир игры. Это была моя жизнь. Моя настоящая жизнь.
Я попытался поговорить со своим другом Лёхой. Он тоже айтишник, поймет. Мы сидели в баре, пили пиво:
— «Лёх, у меня тут крыша едет. Мне кажется, мои соседи – это не совсем люди».
Он усмехнулся:
— «Опять переработал, Андрюх? Или с девушками не клеится, решил на соседей переключится?»
— «Да нет же! Они ведут себя как NPC. Одни и те же фразы, одни и те же действия. Повторяют изо дня в день. Я пытался их вывести из равновесия, но они будто зависают». Я рассказал ему про бабку, про мужика с собакой, про молодую пару.
Лёха отпил пива. «Слушай, Андрюх. Ты же знаешь, люди – существа привычки. Мы все ходим по одним и тем же маршрутам, говорим одни и те же вещи. Ты просто стал слишком много думать об этом. У тебя же удаленка, ты дома сидишь, вот и загоняешься. Выйди на улицу, познакомься с кем-нибудь». Он попытался меня успокоить, но его слова звучали как отговорки. Я понял, что он мне не верит. Я остался один со своим открытием.
Моя паранойя росла. Я стал избегать своих соседей. Я выходил из дома в другое время, чтобы не пересекаться с мужиком и его йоркширом. Я спускался по лестнице, а не на лифте, чтобы не встретиться с молодой парой. Но даже это не помогало. Я начал замечать, что они меняются.
Сначала это были мелкие детали. У бабки вдруг появлялась другая газета, но текст на ней был размытым, нечитаемым. Просто серые пятна, имитирующие буквы. У мужика с йоркширом на поводке появлялись какие-то странные символы, которые исчезали, стоило мне присмотреться. Молодая пара начинала спорить о чем-то несуществующем, о событиях, которых не было. «Опять ты не заплатил за кишковорот!» — кричала она. «Не будь такой журливой !» — отвечал он. Это было абсурдно.
Однажды я стоял у окна и смотрел на двор. Там была женщина, которую я видел каждый день, выносящая мусор. Она всегда носила синий халат. Я наблюдал, как она медленно идет к бакам, бросает пакет. А потом она замерла. Просто замерла посреди двора. Стояла неподвижно, глядя в никуда. Я смотрел на неё минут пять. Она не двигалась. Не дышала. Она была как статуя, высеченная из камня. Я отвернулся, потом снова посмотрел. Она исчезла. Баков не было. На их месте была просто грязная стена. Я моргнул. Баки на месте. Женщина идет обратно к подъезду, как ни в чем не бывало. Но я знал, что я видел.
Спустя время я понял: это был сбой. Сбой в реальности.
* * *
Я перестал спать. Ночи напролет сидел, прислушиваясь к звукам из подъезда. Мне казалось, что я слышу посторонний, фоновый шум, который раньше не замечал. Тихий, монотонный гул, похожий на жужжание огромного улья или пульсацию гигантского сердца. Он доносился отовсюду, проникая сквозь стены, через пол, через потолок.
Я стал видеть глюки. Тени, которые двигались слишком быстро, искажаясь, как в кривом зеркале. Цвета, которые казались неестественно яркими, а потом тускнели, становясь болезненно-серыми. Лица прохожих, которые вдруг становились размытыми, нечеткими, а потом возвращались в норму, но с каким-то чужим, пустым выражением. Мне казалось, что мир вокруг меня начал сыпаться, как старая штукатурка, которая опадает с потолка.
Я пытался записать это на телефон. Включал камеру, когда видел, как бабка зависает или дворник пропадает. Но на записи всегда все было нормально. Бабка читала газету, дворник подметал. Мой собственный телефон, моя собственная техника, казалось, была частью этого сговора, этого обмана.
Мои друзья перестали мне звонить. Наверное, Лёха рассказал им, что я окончательно свихнулся. Я был один. Совершенно один в этом ломающемся мире.
* * *
Это случилось в пятницу. Я вышел из квартиры, чтобы пойти в магазин. В подъезде было необычайно тихо. Гул, который я слышал, стал громче, отчетливее. Он давил на уши, вызывая пульсирующую боль в висках.
Когда я спустился на первый этаж, я увидел их. Всех. Бабка у подъезда, мужик с йоркширом, молодая пара у почтовых ящиков, дворник с метлой. Они все стояли неподвижно. Замерли. Их глаза были стеклянными, пустыми, устремленными в одну точку. Их лица были искажены, будто застыли в гримасе удивления или ужаса.
Я подошел к бабке. Её кожа была неестественно бледной и восковой, словно она была сделана из пластика. Газета в её руках была пустой, без текста, просто серые полосы. Я осторожно дотронулся до её руки. Она была холодной, как мрамор, но при этом податливой, как тёплый воск.
— «Эй! Что происходит?!» – мой голос дрожал, он казался чужим в этой звенящей тишине.
Никто не ответил. Они стояли, как манекены, расставленные в зловещей композиции.
Я обернулся к двери мужика с собакой. На поводке йоркшира теперь отчетливо светились те самые странные символы. Они пульсировали, испуская тусклый красный свет, и я видел, как они медленно впечатываются в материал поводка, словно выжигая его. Я отшатнулся.
И тут я услышал. Голос. Не из чьего-то рта. Голос, который был повсюду. Он доносился из стен, из потолка, из пола. Он был глубоким, гулким, похожим на эхо в гигантском, пустом зале.
«Обнаружен дефект реальности.»
Звук был не механическим, а каким-то органическим, словно его издавало что-то огромное и живое. Пол под ногами задрожал. Стены подъезда заскрипели, издавая стоны, похожие на вздохи.
Я посмотрел на молодую пару. Они были застыли в позе, будто только что собирались начать очередной спор. Но теперь их рты были открыты в беззвучном крике. Из их глаз текли тонкие струйки черной, маслянистой жидкости, которая медленно стекала по их щекам, оставляя жуткие следы.
«Активирован протокол восстановления.»
Гудение усилилось, становясь невыносимым. Стены начали пульсировать, как живой организм, а из их поверхности проступали темные, влажные пятна, которые медленно расползались, словно живые. Из щелей потек тот самый вязкий, черный флюид, который я видел у молодой пары. Он пах гнилью, металлом и… чем-то еще, чем-то неописуемо отвратительным, что проникало прямо в мои легкие.
Я бросился к выходу, к входной двери подъезда. Но она была закрыта. Сквозь стеклянные вставки я видел, что снаружи мир тоже меняется. Небо стало смоляного цвета, а здания вокруг расплывались, превращаясь в гигантские, бесформенные массы, из которых торчали черные, скрюченные отростки.
Я обернулся. Мои соседи. Они начали таять. Их тела расплывались, превращаясь в черные, маслянистые лужи, из которых поднимались клубы едкого, зловонного пара. Их пустые глаза смотрели на меня, прежде чем раствориться в этом жутком месиве.
«Локализация дефекта активна.»
Голос стал громче, проникая прямо в мой мозг. Я почувствовал острую боль в голове, будто что-то давило на мой череп изнутри, сжимая его. Я упал на колени. Мир вокруг меня начал колебаться, расплываясь, как старый телевизионный сигнал. Стены подъезда рушились, обнажая под собой бездонную, пульсирующую тьму, наполненную этим гулом.
Я почувствовал, как что-то холодное и липкое касается моей кожи. Оно ползло по моим ногам, по рукам. Я посмотрел вниз. По полу, по останкам моих соседей, ползли черные, блестящие нити, похожие на корни. Они двигались ко мне, опутывая меня. Я чувствовал, как они прикасаются к моей коже – холодные, влажные, живые.
«Аномалия реальности успешно устранена.»
И потом – темнота. Не просто отсутствие света. А нечто иное. Глубокая, черная, органическая тьма. Я не чувствую своего тела. Я не слышу ничего, кроме этого гула, который теперь звучит внутри меня. Но я знаю, что я здесь. И я – часть этого. Я – всего лишь ещё один дефект, который был исправлен.
* * *
Я не знаю, сколько времени прошло. Может, секунды, может, часы. Когда я открыл глаза, я лежал на асфальте, прямо перед своим подъездом. Солнце слепило глаза, и я почувствовал резкую боль в голове. Я поднялся. Мир был обычным. Мой дом, мой подъезд, мой двор. Бабка сидела на лавочке, читая газету. Мужик выгуливал йоркшира. Молодая пара спорила у почтовых ящиков. Все было на своих местах.
Я провел рукой по лицу. Оно было мокрым. Слезы? Или что-то другое? Я посмотрел на свои руки. Они были чистыми. Никаких черных нитей, никаких следов.
Я поднял голову и посмотрел на свой балкон. На балконе стоял я. Мой двойник. Он пил кофе, как обычно, и смотрел на двор. Он был одет в ту же домашнюю одежду, что и я, когда выходил из квартиры. Он был абсолютно спокоен. Он был мной.
Мой двойник медленно поднял руку, касаясь подбородка – мой привычный жест, когда я о чем-то размышляю. Он повернул голову и посмотрел прямо на меня. Его глаза. Они были моими. Но в них не было ни страха, ни боли, ни паники. В них была абсолютная пустота, и эта знакомая, легкая, едва заметная улыбка, которую я так часто видел на лицах соседей.
В этот момент меня пронзило осознание, которое было хуже любой боли. Я был выброшен. Я был заменен. Моя квартира, мой мир, больше не нуждались во мне, в моем сознании, в моей уникальности. Они создали идеальную копию, которая сможет выполнять все мои функции, не задавая лишних вопросов.
Я попытался двинуться к подъезду, к своей двери, к своему двойнику. Но мои ноги не слушались. Я хотел крикнуть, но из горла не вырвалось ни звука. Я мог только стоять здесь, на тротуаре, и наблюдать. Я чувствовал себя легким, почти невесомым, будто от меня отделили что-то важное, что-то, что делало меня мной. Я больше не был актером в своей собственной жизни. Я стал зрителем.
Моя жизнь продолжалась, но уже без меня. Мой двойник на балконе медленно кивнул, словно что-то подтверждая самому себе, и не спеша ушел в комнату. А я остался стоять на улице, чувствуя, как постепенно растворяюсь в фоновом шуме города, становясь одним из них. Просто еще одним силуэтом на горизонте, еще одной случайной фигурой, которая появилась здесь и, возможно, исчезнет так же незаметно.