За открывшейся дверью — пустота.
Это значит, что кто-то пришёл за тобой.
Это значит, что теперь ты кому-то
Понадобился.
(Е. Летов)
Я поднялся по разбитой бетонной лестнице. Вставил билет вперёд штрихкодом, прошёл через турникет, случайно пересёкся взглядами с оплывшей охранницей и вышел на платформу; смял билет и кинул в снег, и его тут же сдуло куда-то за ограду и засыпало. В ожидании электрички я медленно дожевал невкусный хачапури с сыром, купленный за сто рублей в ларьке с выпечкой у станции: он оказался лежалым и слишком солёным. Захотел запить его, однако вспомнил, что вода давно закончилась. Задумчиво уставился вдаль на пути — в ту сторону, откуда, по идее, должен появиться поезд.
Представил то, как мощным пинком сталкиваю с платформы Сашу, и как он летит прямо на рельсы, и как поезд ломает ему сразу все кости, и как он позорно испускает дух, за несколько мгновений исчезая под сугробом. Иди нахуй, Сашка. Я хочу, чтобы ты сдох, больше всего на свете.
Буйно падал снег. Сегодня и вчера он шёл без передышки, не кончаясь, и, возможно, будет идти завтра. В этом году довольно рано завоняло радостной весной: ещё в последних числах февраля весь снег пропал с дорог, потом практически весь март было тепло и ясно, а потом в апреле, где-то между третьим и четвёртым, резко повалило, и валило до сих пор. На тротуарах всё наваленное сразу таяло и образовывало грязь, а на обочинах, ветвях и крышах застывало белой оболочкой, где-то с тёмным краем. И сейчас что-то среднее между крупой и хлопьями хлестало по лицу и лезло прям в глаза. Я нехотя достал из кармана пуховика очки, заляпанные и не вытертые, и надел. Мне стало хуже видеть. Стёкла за несколько секунд покрылись прозрачными пупырышками влаги. Оказалось, на очках сломалась одна дужка.
Рядом со станцией на молочно-белом фоне высились ряды голых деревьев, что благодаря метели казались полупрозрачными. Кроме меня на платформе присутствовал лишь бомжеватый алкоголик, безмятежно спящий на одной из лавок. Вокруг было до неестественного тихо, и я слышал каждую снежинку.
Прибыл электропоезд. Я прошёл сквозь тамбур, дёрнул в сторону дверь и очутился в вагоне. Не работали светильники, и оттого было слегка темно. Людей здесь было мало: в среднем по человеку на ряд из сидений. Кто-то безразлично пялился перед собой или в окно; кто-то держал телефон или книгу; один тощий старик спал, уронив голову на правое плечо, и изо рта у него медленно стекала прозрачная слюна. Я выбрал ряд, где не сидел никто, расположился на сидении, повёрнутом спиной к движению, и пододвинулся к окну вплотную. Положил промокший рюкзак рядом с собой, откинулся на спинку и уставился на столбы с проводами и деревья, что по очереди убегали вдаль, будто не хотели иметь со мной дела.
Я бы не хотел никогда в жизни иметь дела с Сашкой. Мне хотелось обозвать его как-нибудь очень обидно, будто я был школьником, а не здоровым лбом. Хотелось пошутить, что в его паспорте написано, что его имя Александр Говнов, и чтоб весь мир услышал и визжал от смеха, словно свиньи. Александр Говнович Пиздаболов. Место рождения: прямая кишка проститутки. Место бессмысленного проживания: помойка. Паспорт выдан слабоумным иудой-антихристом, похожим на Жан-Поля Сартра. Не хватает лишь свидетельства о смерти. Я бы, честно говоря, оформил бы ему это свидетельство. Устроить ему собственно погибель тоже бы хотелось. Выследить, как он в очередной раз отправится на жалкую работу — или же учёбу, мне плевать, как он проводит время, может он вообще сидит целыми днями за компьютером и смотрит видео про гадящих коров, — подкараулить где-нибудь в пустой и молчаливой подворотне рядом со стеной барака и всадить под ребро нож, который я точил где-то четыре месяца, по три минуты каждый вечер, пряча потом в тапок под кроватью, будто бы сокровище. Оторвать уши, пальцы ног и яйца, засунуть в рот кирпич, ну или камень, или битую бутылку, или на крайняк побольше мусора. Чтобы потом его нашли, обвели мелом, кучу раз сфотографировали и поняли, насколько он был ненавидим и заслуживал такой позорной смерти. Написали в новостях, что было найдено уродливое тело. Поставили в подворотне памятник: «Здесь умер Александр Говнович Пиздаболов, легендарный пиздабол и просто идиот».
Снег всё ещё валил. Стекло окна неумолимо мокло. Где-то за окном маячило заснеженное поле с редкими кустами.
Глаза болели от усталости. Я вытер сломанные очки рукавом рубашки и напялил вновь. Хотелось поскорей вернуться в дом, который тоже превратился в серебристо-белую коробку. Выпить чаю и включить компьютер, чтобы загружался полчаса, а после этого, ещё примерно два часа в нём посидев, лечь спать под шум системного блока, чтобы на экране у кровати медленно всплывали уведомления от антивируса. Желательно, чтобы я не проснулся в три часа: ни дня, ни ночи. И желательно, чтоб после своевременного пробуждения я вывел компьютер из спящего режима, снова погрузился в цифровую пустоту, немного поискал… Потом внезапно и удачно обнаружил где-то в интернете точный адрес Саши, номер телефона и пароль от электронной почты.
Я вздохнул, будто бы откусив и проглотив прозрачный кусок воздуха. Достал из рюкзака телефон и обнаружил, что связка ключей, лежавшая рядом, выцарапала на экране трещину. Уровень зарядки телефона был на семь процентов. Повербанка не было. Вздохнул ещё раз и уткнулся лбом в стекло. Людей в вагоне постепенно становилось меньше. Когда поезд подъезжал к С*** станции, остался лишь один старик прямо у входа: тот, что не проснулся до сих пор. Я почему-то думал, что мне тоже было бы неплохо впасть в короткий сон. Но я боялся, что проеду станцию и окажусь вообще уж непонятно где: на краю мира, где стоят плюгавые деревянные домики и простираются скотомогильники под нагноением луны и где меня, наверное, убьют. Мне было бы досадно, если бы я умер раньше Александра.
Было ехать ещё долго.
Я лениво посмотрел в сторону тамбура. Внезапно он открылся и зашёл мужик. Высокий — под сто девяносто — и широкоплечий, в красной куртке, весь в снегу, с повешенной через плечо походной сумкой. Я подумал, что он дачник. Он неспешно отряхнулся, огляделся и направился вперёд. Прошёл к центру вагона, огляделся ещё раз и уселся на одно из мест напротив меня, положив на остальное место свой огромный груз.
Когда-то в прошлом я напоминал того, кто в подобной ситуации бы затревожился. Сейчас мне было всё равно. Я начал представлять, как Сашка сгнил в могиле и сопрел под ласковым дождём. Но спустя пять минут мне стало невозможно игнорировать присутствие кого-то, кто сидел буквально рядом.
Он смотрел по сторонам довольно напряжённо, медленно передвигая маловатые зрачки. Мне стало неуютно от его блуждающего взгляда, колющего, будто шило. От него несло смесью бензина, незастывшего бетона и распахнутого биотуалета. Затошнило. Захотелось пересесть.
Я взял рюкзак и нервно приподнялся с места. Обнаружил, что всё тело затекло.
Мужик внезапно подал голос:
— Что, уходишь?
— Э-э… Ну да. — Было неловко.
— Почему?
Мне не хотелось говорить, что от него воняло, словно от помойки. Если б я сказал — скорей всего, ему бы не понравилось настолько, что я отлетел бы на другой конец вагона.
— Просто так. Мне захотелось пересесть куда-нибудь.
— Пугаю тебя, да?.. — Он усмехнулся. — Да ты не пугайся. Я не страшный. Ну… Как посмотреть, конечно… Может, страшный для кого-то... Для кого-то — однозначно да. Но зачастую с незнакомыми я ничего не делаю. По крайней мере, ничего плохого.
— Ладно…
Я обратно опустился на скамейку и придвинулся к окну. Рюкзак упал с колен, перевернувшись. Судя по звуку, там сломалось что-то из вещей. То видимо разбилась стеклянная бутылка из-под пива. Нужно было её выкинуть ещё два дня назад. «Как хорошо, что пиво я допил… Наверное».
— Ты подними свой вещмешок, — сказал попутчик. — А то что валяться будет.
Я согнулся, подобрал рюкзак и снова положил рядом с собой.
— Какой-то ты уж очень неуклюжий. Прям не вызываешь уважения.
— Ага…
— А кстати, тебя как зовут?
— Ну… Игорь. А тебя как?
«Или вас… Не знаю».
— Саша. — Он выдержал паузу и, словно в фильме, добавил: — Александр Петрович Комсомолов.
— Ясно. Ну хорошая фамилия.
— Хорошая, конечно. Я вообще ею горжусь. От батьки мне досталась.
— Да уж… Неплохой повод для гордости. У всех людей такие есть.
— Фамилии?
— Нет. Поводы для гордости.
— Ну да. У меня много поводов, и правда. Я вообще успешный человек. Меня многие знают. Относительно. И фото моего лица все видели. Ну тоже многие. Кого это касается.
— А кто и где?
— Да на заборе.
— А-а-а... Понятно. Я не видел. Ну а вроде видел, только не запомнил.
Вроде правда видел. Может, даже в нескольких местах.
— Меня такого не запомнить — грех. Смертельный. То есть смертный.
И он снова усмехнулся. У него во рту отсутствовал один резец из нижнего ряда, и из дырки, из-под языка на меня будто бы смотрело небытие.
Как интересно. Александр Петрович Комсомолов. В красной куртке, с большой сумкой и в больших армейских сапогах, облепленных клочьями снега. Весь большой и страшный, только для кого-то не особо страшный (кто-то — те, кто незнакомый). На заборе фото некрасивого лица. «Когда-нибудь вам снился этот человек?..»
— А ты куда тут едешь? — снова спросил Саша.
Я не понимал, какого чёрта ему было так охота разговаривать со мной. Возможно, он был одиноким: не было жены, друзей, быть может, даже родственников и собаки. Жил на своей даче месяцами, редко приезжая в город на электропоезде. Сейчас туда приедет ближе к ночи, раскопает одеяло снега ломаной лопатой из сарая и затопит печь, потом сыграет на гитаре «Лирику» или же «Что такое осень» под бутылку водки с колбасой и баночкой солений, сам послушает и сам поплачет над душевным текстом... Или чем такие там обычно занимаются.
— Я еду щас домой, — ответил я. — Из университета.
— Далеко тебе?
— Не знаю. Полчаса ещё.
— Понятно. А мне скоро выходить уже. Я к бабе своей еду. Комсомолова Алёна. Знаешь ты такую?
— Тоже на заборе? — Я не понял, почему мне показалось неплохой идеей неуместно пошутить.
— Нет пока. Но скоро будет. Ну по крайней мере. Я надеюсь.
— Ясно…
— У тебя у самого-то девка есть?
— Ну да.
У меня не было ни разу в жизни отношений, даже в детском садике. И я, честно признаться, сомневался, что они когда-нибудь появятся. Но я соврал. Мне не хотелось снова опозориться.
— Что, трахаешь её?
— Естественно.
— Красавчик. Вот моя скоро родить должна. Ребёнок будет, понимаешь. Я не знаю, что мы с ним там делать будем, как возиться. Может, сделаю с ним то, что с этим… С тем, которого недавно встретил… Тот который потерялся где-то в Л*** районе… Да неважно.
— Что вы сделали?
— Какая разница…
— Ну ладно.
Я заметил, что снег кончился и на морозной улице давно стемнело. Электричка ехала сквозь чёрный лес. Внезапно в поезде включили свет. Мне резануло по глазам, и я зажмурился и в дополнение прикрыл лицо рукой.
— Ты чё?
— Да всё нормально. Просто свет врубили слишком резко. Неприятно получилось.
— А-а-а… Чувствительный. Понятно.
— Можно так сказать.
Лес за окном всё не кончался. Я подумал, как бы круто было, если б Сашку Пиздаболова где-нибудь там задрали волки или же медведи. Я услышал то, как на другом конце вагона что-то крупное упало, тяжело и громко, и не стал туда смотреть.
Корявый зашумлённый женский голос объявил, что электричка подъезжала к остановке. Александр взял в охапку свою сумку, встал, поправил шапку и решил зачем-то попрощаться.
— Ладно, Игорёк, бывай. Ты хоть и странный человек, но интересный. Мне понравилось с тобой общаться. Может, и пересечёмся где-нибудь ещё…
— Ага…
Он хлопнул меня по плечу огромной жилистой рукой и вышел в тамбур.
Я снова достал из рюкзака мобильник. Он был весь в желтоватых каплях. Я протёр его рукавом и разблокировал экран, посмотреть время. Не успел прочесть четыре цифры — вылезло уведомление о полном истощении аккумулятора. Телефон издал секундную вибрацию и сдох.
Я откинул голову на спинку скамьи, закрыл глаза и медленно задумался.
«Когда-нибудь вам снился этот человек? Ну… Человек из сводки новостей. Тот человек с заборов, понатыканных зачем-то возле каждого дома. Человек, которого встречают дети на заброшках. У которого жену зовут Алёна — замечательное имя, будто в сказке. Человек с огромной дачной сумкой. Александр Петрович Комсомолов. Вроде нет, не снился… Или снился… Ладно, в принципе неважно. Кстати, очень хочу спать».
Я провалился в полудрёму. Пару раз, когда я засыпал последнюю неделю, видел бесконечный серый лес и инфернально страшную хуйню неизвестной природы: она по-маньячески за мной гонялась, издавала звуки электрического гула и рвала пространство фонарным светом. Сейчас передо мной предстал намного более спокойный сон. Я видел поле, тоже бесконечное, где совсем недавно стаял снег и проросла нежная и тонкая зелёная трава. На поле тут и там стояли манекены. Я держал в руках большую биту для бейсбола. Бегал, чуть ли не летая, по пространству. Со всех сил и со всей ярости бил манекены битой: так, чтобы от них остались лишь шесты, а лучше — ничего вообще. И представлял на их месте Сашу Пиздаболова. Тупую тварь и суку. Говноеда и антихриста. Ублюдочную квинтэссенцию всей мерзости и всего зла, что есть на этом свете. Сашка, иди нахуй. Саша, иди нахуй. Александр Говнович, идите нахуй. Я желаю смерти тебе. Я желаю смерти тебе! Я желаю смерти тебе!!! Я ЖЕЛАЮ СМЕРТИ ТЕБЕ